«Казань, Москва, дружбу рвет!»
Одна из самых популярных татарских легенд — история о том, как правительница Казанского ханства Сююмбике отказалась выходить замуж за Ивана Грозного, а позже, когда город был захвачен, бросилась с башни. Разумеется, в фильме Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный» этого сюжета нет. Что там есть, так это невероятно театральная экзотизация этнических татар. Фраза, вынесенная в заглавие этого раздела, — кинематографическая реплика казанского посла, в ответ на которую Иван Грозный объявляет военный поход на Казань.В своем документальном сериале о жизни современной России за пределами Москвы татарский исследователь Азат Ахунов утверждает, что с момента завоевания Казанского ханства «русские соседи» множество раз нарушали неприкосновенность религии, культуры и языка татар. За ханства последовали массовые переселения и насильственная христианизация: «Если не трогать религию, культуру и язык, то татары всегда будут самыми лучшими соседями, друзьями, коллегами русского народа. Но если вмешиваться в эти сферы — тогда начинается конфликт».
Ахунов также рассказывает, что этноним «татары» не использовался вплоть до начала XX века, так как считался оскорбительным: люди, проживавшие на территории современного Татарстана, называли себя «казанские мусульмане» или «казанские тюрки». Тем не менее к 1918 году их стремление к обретению собственного независимого государственного образования привело к созданию Автономной Татарской Советской Социалистической Республики в составе РСФСР.
В период публичная дискуссия о том, нужна ли Татарстану независимость, возобновилась. По замечанию Ахунова, основным вопросом стал экономический: почему в условиях дефицита все деньги направляются в Москву, а не остаются в республике, ведь Татарстан богат ресурсами (например, нефтью)? Этот же аргумент в качестве основного использовали создатели появившегося в июле 2022 года «Свободный Татарстан», предлагая провести в республике референдум.
На протяжении 1990–1991 годов велись о заключении нового союзного договора, предполагавшего, что Татарстан войдет в Союз Суверенных Государств на равных правах с РСФСР и другими союзными республиками. «Если бы 19 августа не случилось ГКЧП, если бы мы успели стать союзной республикой, то при развале СССР мы смогли бы уйти и стать независимыми. Но не успели», — вспоминает историк Индус Тагиров, один из авторов Декларации о государственном суверенитете.
Как пишет исследовательница Елена Гапова, «националистический дискурс в явной форме начал производиться во время перестройки некоторыми группами интеллектуалов (они в определенном смысле артикулировали интересы нарождающегося класса), а в некоторых случаях — и коммунистической номенклатурой; те и другие встали впоследствии во главе новых национальных государств»1. Когда [Михаил] Горбачев «избавился от марксистской словесной шелухи, единственным осмысленным средством общения был всем хорошо знакомый язык национализма».
Развивая свою аргументацию, Гапова утверждает, что «самым первым пространством, которое могло трактоваться как национальное, а потому было политическим, стала культура <...>. Те, кто артикулировал национальную идею, обычно определяли ее как свободу: свободу знать правду о своей истории (т. е. конструировать ее несоветскую версию), свободу читать национальную литературу (т. е. осуществлять цензуру на других основаниях), свободу говорить на национальном языке и т. д.».
Начиная с 1991 года в Татарстане возрождались религиозные институты ислама и христианства, развивались религиозные организации. Тогда же впервые был собран конгресс, объединивший представителей международной татарской диаспоры. Во время перестройки стало возможным относительно открытое обсуждение межэтнического неравенства, конфликтов, господства одних культур над другими. Проводились научные конференции о политике Российской империи по отношению к автохтонному населению Среднего Поволжья, о политическом и экономическом регионализме в СССР. Одновременно с этим на улицах проходили демонстрации с требованием политической автономии Татарстана и культурной автономии этничностей, проживающих на его территории.
Параллельно описанным выше процессам в городе бушевал «казанский феномен» — так называли молодежно-подростковые преступные объединения, которые появились в Казани в период позднего СССР, а позже распространились и по другим городам региона. Среди основных причин возникновения «феномена» исследователь и публицист Роберт Гараев (в прошлом состоявший в одной из таких группировок) выделяет маргинализацию поколения 1960–1970-х, разрушение советского института семьи, из-за которого десятки тысяч подростков оказались «оторванными» от своих родителей, а также разделение городской территории на районы-гетто, в которых не существовало публичных общественных пространств, — утверждая при этом, что ни одна из местных группировок не формировалась по национальному признаку.Устойчивый образ преступной столицы постепенно менялся на мультикультурный с помощью республиканской пропаганды, внутренней и внешней. Подобно тому как Владимир Путин конструировал память о девяностых, называя их , государственная риторика Татарстана в нулевые была призвана очистить образ города и от криминального, и от политического наследия предыдущих десятилетий. Для выстраивания нового образа республики (и привлечения туристов) использовали самоэкзотизацию. Важнейшей вехой на этом пути стало пышное празднование в 2005 году тысячелетия Казани, государственную комиссию по подготовке к которому возглавлял лично Путин. К памятной дате открыли метрополитен, мечеть Кул-Шариф в [Казанском] кремле, а также Ярмарочную площадь и переименовали ее в площадь Тысячелетия.
21 марта 1992 года в Татарстане состоялся референдум о суверенитете Татарстана. Единственный вопрос в бюллетене был сформулирован так:
Сез Татарстан Республикасының суверен дәүләт, халыкара хокук субъекты буларак Россия, башка республикалар һәм дәүләтләр белән мөнәсәбәтләрен тигез хокуклы килешүләр нигезендә урнаштыруы белән килешәсезме?
Согласны ли Вы, что Республика Татарстан — суверенное государство, субъект международного права, строящее свои отношения с Российской Федерацией и другими республиками, государствами на основе равноправных договоров?
По итогам референдума около 60% избирателей проголосовали за.
15 февраля 1994 года президенты Республики Татарстан и Российской Федерации Минтимер Шаймиев и Борис Ельцин подписали договор «О разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий», согласно которому республика получала исключительное право формировать бюджет, распоряжаться землей и ресурсами (например, нефтью), создать собственную систему государственных органов, собственную валюту, участвовать в международных отношениях и даже выдавать отдельное гражданство. Важным пунктом договора стало закрепление за татарским языком статуса государственного. Также руководитель республики, по договору именующийся президентом, был обязан владеть двумя языками — татарским и русским. После прихода к власти Владимира Путина политика в отношении исключительного статуса Республики Татарстан стала меняться — не в лучшую для республиканской автономии сторону. В августе 2000 года Путин сравнил несоответствие федеральных и местных законов с миной замедленного действия, которая «должна быть изъята и уничтожена». Эту же метафору он использовал еще раз в 2020 году, указывая на закрепленное в советской конституции право союзных республик на выход из СССР — по мнению Путина, именно это право стало предпосылкой его распада, «крупнейшей геополитической катастрофы XX века».
В первые годы существования Российской Федерации, когда правила взаимодействия между новым федеральным центром и регионами только устанавливались, главным козырем для сохранения особого статуса республики стало сильное националистическое движение, существенная часть активистов которого требовала полной независимости [Казани от Москвы]. Движение опиралось не только на сепаратистские лозунги, но и на общественные настроения — об этом свидетельствуют и сторонние независимые источники. Например, американский историк Роберт Джераси, работавший в архивах Казани с 1991 года, подробно описывает, «как вновь открываются церкви, мечети и религиозные организации, как повторно издаются дореволюционные этнографические и религиозные книги, как возникают многотиражные исторические журналы, как создается конгресс, объединяющий представителей татарской диаспоры со всего мира, как начинают проводиться научные конференции, посвященные поиску новых подходов и горячему обсуждению характера Российской империи и этнической истории Среднего Поволжья, как организуются культурные события, возрождающие татарские традиции, как проводятся уличные демонстрации с требованием политической автономии региона и культурной автономии национальных меньшинств и даже как устраивался референдум».
Минтимер Шаймиев, первый президент Республики Татарстан, сумел использовать внутриполитическую ситуацию в своих целях. Его аппарат поддерживал впечатление, что без руководства Шаймиева в Татарстане будет разгораться этнический конфликт, что положительно сказалось на рейтинге президента республики. Так, даже несмотря на последовавшие коррупционные скандалы, за Шаймиевым закрепился имидж «доброго покровителя», это выражается, например, в его прозвище, известном большинству житель:ниц Татарстана, — .
По мнению исследовательницы «национального строительства в постсоветской России» Карин Клеман, эта ситуация позволяла Татарстану более десяти лет оказывать давление на федеральный центр и вести во многом самостоятельную политику. В эти годы балансирование между «федеральным» сценарием и сепаратистскими настроениями становится де-факто основой политической стабильности и единственной успешной стратегией, на которую делает ставку аппарат президента республики. Об этом пишет Джераси: «Татарстан <...> устоял перед искушением определить себя в этнически узких и исключительных терминах — вместо этого его руководство сделало упор на фундаментальной легитимности, неизбежности и даже максимальной желательности многообразия». Промежуточные итоги этой политики находят отражение и в социологическом исследовании Клеман, которое она проводила в Казани: большинство респондентов приветствуют то, что они называют «мультикультурализмом» или «многонациональностью», но в то же время местные «русские националисты намного более ксенофобски настроены по отношению к другим (нетатарским) этническим группам и мигрантам».
Со временем «мультикультурная» идеологическая модель Татарстана — мирное сосуществование разных религий и этнических групп — прочно укрепляется в повседневности. В Казани действительно сложно встретить объявления о сдаче жилья с уточнением «только славянам» (или наоборот, «только тюркам»). Впрочем, главная цель этой модели — урегулирование отношений по линии Москва — Казань, демонстрация «мирного сосуществования» татар с русскими. Это наглядно демонстрирует, например, отношение республиканских властей к Хәтер көне — Дню памяти защитников Казани, павших при взятии города войсками Ивана Грозного. В последние годы местная прокуратура не разрешает проведение публичных акций, приуроченных к Хәтер көне, их участников штрафуют и задерживают. Идеологическое конструирование московско-казанских отношений нельзя назвать тенденцией последних лет — оно ведется с момента распада СССР. В качестве примера можно привести обращения населения к Борису Ельцину во время его визита в Казань в августе 1990 года, в ходе которого было обозначено беспокойство местных жителей относительно суверенитета и «национального вопроса», отношений между русскими и татарами. Интересно, что именно в ходе этого выступления Ельцин, обращаясь к житель:ницам Казани, произнес ставшую знаменитой фразу: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить».
Трудовая миграция в современной Казани
Налицо противоречие: с одной стороны, руководство республики гордится своей политикой мультикультурализма, с другой — использует ее только как «защитную подушку» для регуляции отношений с Москвой. Лицемерие официального дискурса ярче всего проявляется в миграционной политике.
В начале февраля 2022 года Казанской городской думы Альфред Валиев написал письмо премьер-министру Татарстана Алексею Песошину и председателю Госсовета Фариду Мухаметшину. В письме Валиев указывает на многочисленные жалобы относительно проблем с мигрантами и предлагает ужесточить миграционную политику. Согласно тексту обращения, представители партии утверждают, что среди трудовых мигрантов растет . Последние якобы презирают российскую культуру, нравы, обычаи и мораль. По словам партийцев, «граждане из Закавказья и Средней Азии, не знающие ни российских законов, ни государственного языка, живут по своим традициям и обычаям».Подобные инициативы гласно и негласно поддерживаются «сверху», порой подчеркивая обозначенное ранее противоречие. Так, нынешний президент Республики Татарстан Рустам Минниханов одновременно позволяет себе публичные высказывания — и при этом, когда его спрашивают о причинах роста цен на жилье в Казани, списывает это на резкий отток мигрантов. На вопросы же, касающиеся интеграции мигрантов в «гостеприимной республике», Минниханов отвечает предложением «отделять котлеты от мух», имея в виду, что республике «нужны образованные, грамотные, нормальные люди», которые «не должны ощущать себя какими-то приезжими» и достойны получить «всяческую поддержку». Вопрос заключается в том, кто же эти «нормальные люди» и чем они отличаются от других мигрантов.Здесь любопытно и то, как Минниханов косвенно указывает на федеральные акты, существующие для регулирования миграции, ведь, по его мнению, приток нелегальных мигрантов, «кривая миграция», является для всей страны: «Они приехали в гости и здесь где-то шабашничают». Так, Минниханов фактически игнорирует пункты договора 1994 года, в котором, в частности, предусматривается ведение собственной политики в вопросах трудовой миграции.
Новые комментарии к видео с выступлением Минниханова по поводу мигрантов появляются регулярно, и значительная часть комментаторов разделяет мнение главы республики. Один из пользователей, представляющийся таджиком, пишет о своем удивлении относительно того, что его выдворяют из Татарстана: ведь в Таджикистане его соседями были татары, и он всегда им очень симпатизировал, особенно когда переехал в Татарстан. И напротив, Москва и русские произвели на него совсем другое впечатление: «Я не уставал на работе, я психически уставал от русских по пути до магазина — такие слова и гадости я слышал. Я служил в Афганистане. Афганец был добрее, чем русский, — в тебя стреляют, можешь умереть, но гадость не услышишь, в душе было спокойно». Пользователь добавляет, что он рад, что СССР развалился и ему удалось увидеть, какие на самом деле люди живут в Подмосковье.
Чтобы представить не только официальный дискурс, требующий от государственных институций соответствующих мер, мы обратились к информант:кам, переживающим опыт миграции. Одна из них, , бежала от революции в Таджикистане, успела пожить в Москве и Казани, а сейчас с двумя дочерьми живет в городе Зеленодольск:
«В Москве много мигрантов из разных мест, и принимают там не тепло. Тут, в Казани, отношение совсем другое. Разница большая. В Казани ты не чувствуешь себя таким чужим. К тебе относятся с пониманием. В Москве одни к тебе хорошо относятся и здороваются, другие, например соседи по квартире, даже не ответят на приветствие. Все вообще отношение к человеку, к приезжим, совсем другое. Я мусульманка, и в Казани все к этому нормально относятся. В Москве в метро заходишь в хиджабе — и кто-то может пересесть подальше от тебя или гадость тебе сказать. В Казани у меня появилось очень много друзей, знакомых. Мы встречаемся, общаемся, ходим в гости. А в Москве люди в гости к друг другу не ходят, во-первых, времени нет, там вообще не живешь, а просто работаешь, существуешь, и все. Там ажиотаж, шумно, никто ни на кого не обращает внимания. Ну а тут и живу в свое удовольствие, зарабатываю.
Я сама еще светленькая очень, на татарок похожа, и в Москве ко мне всегда подходили татарки, говорили: „Ты татарка?“ Тут меня тоже принимают за местную, и татарки обращаются ко мне по-татарски. А я отвечаю на русском, потому что боюсь некрасиво, неправильно что-нибудь сказать».
Зухра также делится опытом своей дочери:
«Она раньше не владела русским языком — могла смотреть мультики на русском, но разговаривать свободно не умела. Когда в школу уже поступили, мы с ней сами занимались, книжки читали, она читать уже умела, буквы тоже умела писать и уже немного разговаривала, а сейчас она уже более-менее владеет русским, ошибки в предлогах у нее чуть-чуть. Она сейчас в первом классе, и однажды она сказала: „Со мной никто не играет“. Я понимаю почему: она иногда ошибается в словах, и детям, наверное, некомфортно с ней играть. То есть на самом деле они играют, но близких друзей пока нет — ну, они, наверное, не понимают, но это нормально для первого класса. Я говорю: „В следующем году у тебя будет близкая подружка“.
Детям здесь не проще. Она понимает, что мы тут хотим остаться, говорит: „Нет, моя родина — Таджикистан, я хочу уехать в Таджикистан, у меня подруг тут нет“».
Все вышесказанное подтверждает тезис социолога Евгения Варшавера о том, что лозунг государственной политики РФ можно было бы сформулировать так: «Нам нужны соотечественники и те, кто с легкостью интегрируется в российское общество». Нужно учитывать и то, что само мигрантское общество расколото по классовому признаку: элиты мигрантов не связаны с «простыми» мигрантами в больших городах и региональных центрах, в то время как в небольших населенных пунктах эффективность диаспоральных связей выше — в маленьком пространстве проще выстроить связи. Так, Зухра рассказывает, что именно в Зеленодольске она подружилась с девушками из Кыргызстана, которые уже получили гражданство РФ и помогали друг другу, например, с поиском работы.Эта история — частный, внеинституциональный случай взаимопомощи. Сегодня нам не удалось найти независимые низовые инициативы, которые могли бы оказать поддержку Зухре и ее дочери. Речь идет об организациях, которые ищут способы интегрировать мигрантов в российское общество, таких как «Дети Петербурга», «Гражданское содействие», «Перелетные дети» или «Одинаково разные», «Тонг Жахони», «ПСП-фонд». Тем не менее сегодня в республике функционируют как минимум три прогосударственных организации, деятельность которых официально предполагает оказание помощи трудовым мигрант:кам: «Новый век», Федерация мигрантов России по Республике Татарстан и Дом дружбы народов.
Организация «Новый век» занимается административными делами на уровне государства: оказывает юридическую помощь, разрабатывает приложение для мигрантов, получая на это большие гранты и сотрудничая непосредственно с правительством Республики Татарстан. Ни мы, ни наши информанты не смогли оценить продуктивность этой организации. Нам также не удалось с их представитель:ницами.
Федерация мигрантов работает непосредственно с объектами миграционной политики. Среди прочих инструментов у федерации есть чат, в котором мигранты могут задать вопросы о миграционном законодательстве, медобслуживании, поиске жилья и работы. В период локдауна участники чата помогали женщинам с детьми как наименее защищенному слою. в этом чате активно обсуждается мобилизация:
«, подскажите, пожалуйста, те, кто с видом на жительство, их тоже могут призывать в мобилизацию?»
«Нет, иностранные граждане не будут задействованы для мобилизации, если сами не захотят».
Российские правозащитни:цы рассказывают о некоторых случаях принуждения мигрантов к заключению контрактов на добровольную военную службу — обманом или с помощью физического насилия. В этом смысле модератор чата Федерации мигрантов России по Республике Татарстан воспроизводит пропаганду правительства Российской Федерации, распространяя только «официальную» информацию. Организация также печатает газету в Москве — но не для мигрантов, а для отчетности. На русском языке в ней презентуются последние события, проведенные организацией в регионах, например оказание благотворительной помощи или конкурс «Мисс ФМР», цель которого — «познакомить зрителей с многонациональным разнообразием представительниц прекрасного пола, проживающих на территории РФ, с их национальными традициями и обычаями, расширить культурные связи между народами, укрепить дружественные и добрососедские отношения». Этот конкурс — удивительный прецедент встраивания миграции в квазимультикультурную логику [Московского] Кремля.
Наконец, Дом дружбы народов Татарстана — это институт интеграции, унаследованный от советской системы, который получил второе рождение в Казани в 1999 году. В 2005 году Минтимер Шаймиев подписал указ, согласно которому Дом дружбы народов стал самостоятельной организацией, подчиняющейся Министерству культуры Республики Татарстан и финансирующейся из республиканского бюджета. Вскоре после подписания указа помещения дома были распределены между этническими общинами республики. По сообщению одного из информантов, деятельность этих общин разнится от функций миграционной службы (в случае представителей Узбекистана — консультация и помощь с документами) до создания «островков для сохранения идентичности» посредством культурной программы. Дом дружбы народов Татарстана также издает журнал «Наш дом — Татарстан» на русском языке.
По нашим данным, все три вышеописанные организации друг с другом не сотрудничают; вся их деятельность и отчетность строится на выстраивании отношений с руководством Российской Федерации или Республики Татарстан. Анализируя их деятельность, можно сделать простой вывод: несмотря на привлекательность республики для мигрантов, руководство Татарстана сосредоточилось на воспроизводстве типа политики «мультикультурализма», описанной в предыдущем разделе этого материала — ориентированной прежде всего на отношения с федеральным центром.
Татарстан для русских? Ограниченность политики «мультикультурализма»
Помимо советского национального дискурса «дружбы народов», в Российской Федерации существует еще и ультраправый антимигрантский — «Россия для русских». Восприятие мигрантов россиянами подвижно, оно осложняется постоянным присутствием — обозначаемых как единое целое «нерусских» этничностей, культурные, географические и исторические различия которых часто игнорируются и сводятся к обобщению и поиску универсалий (ср. «дружба народов»).
Настойчивое обращение к «русской» идентичности как к единственно легитимной осуществляется не только «снизу» — в маргинальных ультраправых кругах, — но и «сверху», на уровне , продвигаемых в бюрократическо-управленческой сфере. Так, идея об «одной нации — одной культуре — одном государстве», по умолчанию стирающая любые различия, напрямую озвучивается первым лицом российского государства: «Я лакец, я дагестанец, я чеченец, ингуш, русский, татарин, еврей, мордвин, осетин». Президент России стирает границы между понятиями «русский» и «россиянин», предлагая безальтернативный выбор: россиянин автоматически означает русский, «все мы — русские», как это прямо проговаривается в одном пропагандистском ролике. Конечно, о равенстве здесь речи не идет — население обязано молча отождествиться с , универсальной идентичностью. Подобная национальная политика предполагает четырехступенчатую конструкцию, где наверху располагается «государствообразующая нация», ниже — другие «признанные» и «государственные» этничности, чью внешность можно определить как «славянскую» или «европеоидную», еще ниже — россияне, которые маркируются как , и в самом низу — мигранты, «нерусские не-россияне».
Иерархичное отношение к разным этничностям от «более белых» к «менее белым» — наследие национальной политики Российской империи и одновременно с ней — политики в отношении в СССР, которая включала в себя деление территории, трансформацию языка, насильственное переселение, универсальное и обобщающее (следовательно, стирающее различия) понятие «советского» человека и т. д. Логике этой иерархии следует и современный подход, перенявший советское, проблематичное уже по самому своему происхождению понимание «мультикультурализма» — не только в Татарстане, но и в соседних республиках, а также многих других географиях Российской Федерации.
Подобное «ступенчатое» конструирование едва ли способствует развитию добрососедства и интеграции. Примером могут служить многочисленные «народные» фестивали, подразумевающие идентификацию со своей этнической категорией под лозунгом «Мы разные, но равные», и другие инициативы, которые построены на идее приведения всех к универсальному знаменателю и не учитывают ни личный опыт людей, ни исторические и/или социополитические контексты. Такие инициативы вынуждают человека идентифицироваться с одной из наций, представленных «в списке», и соперничать — встраиваться в уже существующую иерархию на политическом уровне. Не-белый человек может только соперничать с другими не-белыми (часто мигрантами), чтобы стать «равным» или «близким» к тем, кто находится на более высокой ступени — белой, имперской.
Игнорирование контекста со стороны организаторов может быть не только неуместным (как в случае Нобелевской мира 2022 года и презентацией лауреатов как «братьев-славян»), но и потенциально провокационным: здесь можно вспомнить массовую драку, которая состоялась между азербайджанцами и армянами в РУДН на фестивале «Москва нас подружила» после оглашения результатов конкурса.
На поддержание бренда «мультикультурной столицы» Казань ежегодно расходует значительные средства. При этом мероприятия, внедряющиеся в общественные пространства Казани, часто выстроены по такой же [экзотизирующей, подчеркивающей универсальную общность и игнорирующей контекст] логике. Финансовую поддержку получила, например, выставка под открытым небом о народах Татарстана, установленная на площади в центре города. Этот проект не только воспроизводит этнические стереотипы, поверхностно, несколькими штрихами представляя различные этничности как нечто инородное и чужое, но и полностью игнорирует исторические причины их в рамках одной географии, просто располагая всех на «общей» плоскости публичного пространства.
Другая инициатива, попадающая под описание выше, — «Поезд родных языков». Он курсировал осенью 2021 года в казанском метро и представлял собой состав из шести вагонов, орнаментированных «национальной и этнической символикой, в которую вплетены разговорные фразы и популярные выражения на разных языках». При этом повествование выстраивалось иерархично, главный фокус внимания был направлен на «свое» и лишь затем — на «чужое». На некоторых иллюстрациях особенно заметно, что «татарское» не мыслится авторами в качестве чего-то самостоятельного и автономного — только в ироническом ключе или в бинарной оппозиции «татарское/русское».
Настолько же проблематично представлены и другие этничности за пределами двух «титульных». Рассматривая вагоны, посвященные другим этничностям и языкам, житель города будто становится общественным наблюдателем и смотрит на миграционные проблемы «сверху» с помощью определенной линзы-риторики, не замечая выстроенной иерархии, на вершине которой он находится, а также собственной узости взгляда и невнимательности, которые приводят к пренебрежительному отношению. Подобное пренебрежение под прикрытием «мирного сосуществования» и «мультикультурализма» открыто демонстрирует и сам проект. Например, через многочисленные ошибки, допущенные в надписях на разных языках, — достаточно сказать, что авторы проекта перепутали грузинский и армянский. Интересно, что ошибки исправлялись носителями использованных в проекте языков прямо в вагоне — маркером.
Подобный «мультикультурализм», выросший из тяжелого идеологического и политического наследства Русского царства, Российской империи и СССР, не создает связи, а разрушает их. Он не включает представителей разных этничностей в социум, в лучшем случае лишь фиксируя нынешнее состояние, сколь бы разобщенным оно ни было. Альтернативой может стать интеркультуралистский подход, трансформирующий привычные взаимоотношения «свой — чужой» через обращение к историям отдельных людей, их семей, дружеских союзов и иных связей, обязательно учитывающий исторические и политические контексты.
Некоторые современные российские институции пытаются освоить этот подход, впрочем, с переменным успехом. Например, выставку якутских художников «Копи смех к зиме...», где кураторская команда работала со всеми участни:цами индивидуально, учитывая их личный опыт, можно считать скорее положительным примером. Этого нельзя сказать о II Кавказской биеннале современного искусства с заявленной темой «Спустившиеся с гор»: даже с точки зрения переосмысления имперских тропов это воспроизводство формата отношений между колонией и метрополией.Один из примеров интеркультурного подхода к проведению мероприятий в Татарстане — выставка «Я здесь не чужой», проходившая в Музее ислама в Казанском кремле. Она была посвящена проблемам миграционных процессов и тому, возможно ли использовать «мультикультурный» потенциал Казани и Татарстана, чтобы сделать взаимоотношения людей из разных географий безопасными и комфортными, найти не-универсализирующую общность. Основную подготовительную работу для выставки провели антропологи из Института этнологии и антропологии РАН, которые записывали личные истории мигрантов и представляли их в общем пространстве. Так, углубленное знакомство с персональными историями людей с опытом миграции должно было сократить дистанцию между посетителями выставки и геро:инями историй, помочь осознать похожесть этих историй на наши собственные.
Впрочем, по словам некоторых информантов, выставка не вполне оправдала название: «„Я здесь не чужой“ — это и про меня в коллективе, и про коллектив музея, и про музей в Казанском кремле, и про кремль в городе. Каждый ли может сказать про себя, что он тут не чужой?» В отсутствие интеграционных социальных институтов, в условиях строгой этнической и национальной иерархии мигранты первого поколения, в том числе и участники выставки «Я здесь не чужой», остро чувствуют собственную неустроенность. Бренд «мультикультурализма» является для них пустым означающим, не приносящим никаких преференций никому, кроме чиновников-популистов. С этим отчасти соглашается наш респондент, один из организаторов выставки.Примером выстраивания горизонтали и отношений «индивид — индивид» может послужить кураторская работа в Кунстхалле Тенста Марии Линд, где в одном пространстве работают люди с мигрантским опытом и художники: «В этом и состоит природа современного искусства: видеть людей и то, чем они живут». Проблема состоит в том, что на территории Российской Федерации, а также ее субъектов практикуются отношения совсем другого рода: по принципу «государство — группа» или «группа — группа». В отношениях такого рода, подкрепленных пропагандистскими нарративами о «дружбе народов», личные истории людей стираются, а их особенности унифицируются. Каждому человеку выделяется приемлемая с точки зрения власти социальная роль. Такая система просто не дает полноценно развиваться новым, не-советским практикам, превращаясь в популистскую машину, цинизм которой лишает мотивации энтузиастов.
«Национальную политику Татарстана в каком-то смысле можно назвать мультикультурализмом, но это требует оговорок, — соглашается с нашими тезисами один из организаторов выставки „Я здесь не чужой“ в ходе личного разговора. — Я хотел бы заниматься подобными проектами в более камерном формате, где участники могут спокойно говорить друг с другом, не участвуя в громогласных пиар-акциях с привлечением СМИ. [В таком виде] я больше не хочу в это ввязываться».